Правая рука ее медленно ползет по животу, останавливаясь, добравшись до лобка, - это движение нельзя скрыть в полумраке, но никто не может его увидеть. Кончиками пальцев она берется за подол юбки, узкая юбка мешает широко раскинуть ноги. Но, наконец, пальцы нащупывают через тонкую ткань то, что искали, и маленький бутон плоти напрягается под их нежными, но настойчивыми прикосновениями. Некоторое время Эммануэль позволяет своему телу быть в покое. Она пытается отдалить завершение. Но сил не хватает, и она с приглушенным стоном начинает двигать указательный палец, погружая его все глубже и глубже в себя. И почти тот час же на ее руку ложится мужская рука. Дыхание Эммануэль перехватывает, словно ее окатило потоком ледяной воды, она чувствует, как напряглись все ее мускулы и нервы. Она замирает, но этот шок не ожог стыда. И преступницей, застигнутой на месте преступления, она себя ничуть не чувствует. Рука мужчины неподвижна. Но сама ее тяжесть прижимает руку Эммануэль еще теснее к напряженному бутону плоти.

И так продолжается довольно долго.

Потом Эммануэль почувствовала, как другой рукой он решительно отбрасывает в сторону покрывало, рука тянется к коленям, внимательно ощупывая все выпуклости и углубления. Потом добирается, наконец, до кромки чулка.

От прикосновений к голой кожи Эммануэль вздрогнула. Но то ли не зная в точности, чего же ей хочется, то ли понимая, что ее слабых сил не хватит на то, чтобы вырваться из мужских рук, она лишь неловким движением приподняла грудь, прикрыла, как бы защищаясь, свободной рукой свой живот и повернулась чуть набок. Проще всего - она понимала это - было бы крепко сжать ноги, но этот жест показался ей слишком смешным. Будь что будет, и она снова опрокинулась в сладкую неподвижность, в какой пребывала до этого.

А руки мужчины тут же оторвались от нее, словно желая наказать Эммануэль даже за слабую попытку сопротивления. Но не успела она объяснить себе это внезапное бегство, как они вернулись: быстро и уверенно расстегнули эти руки молнию юбки от бедра до колен. Затем поднялись выше. Одна скользнула под трусики Эммануэль, легкие, прозрачные, как все, что она носила. А носила она пояс для чулок, иногда нижнюю юбку, но никогда не пользовалась ни грацией, ни лифчиком. Однако в магазинах Сан-Оноре, где она выбирала себе белье, она любили примерять и то, и другое. Ей нравилось, когда продавщицы - почти невесомые блондинки, брюнетки, рыжие - склонялись к ее коленям, примеряя чулки, трусики, различные "каш-секс", когда их нежные пальцы, поднося им лифчик, слегка касались ее груди. Эти прикосновения заставляли Эммануэль блаженно жмуриться от предвкушения чего-то таинственного и сладкого.

Мужчина гладил ее крепкий живот, как гладят по холке разгоряченную лошадь, и постепенно спускался все ниже и ниже. Пальцы пробежали по всему паху, потом ладонь принялась как бы разглаживать все складки, и вот пальцы уже на лобке, путаются в руне, покрывающем его, двигаются, словно измеряя площадь треугольника, отчерчивают все его стороны. Нижний угол широко открыт (рисунок довольно редкий, однако увековеченный в иных античных изображениях).

Нагулявшись вволю по животу, рука пытается теперь раздвинуть бедра Эммануэль. Юбка мешает этому, но все же бедра раздвигаются, и вот уже под рукой горячая, вздрагивающая расщелина. Ладонь ласкает ее, будто бы успокаиваясь, ласкает не торопясь, поглаживает лепестки губ, чуть-чуть раздвигает их и так же медленно приближается к бутону плоти. А он уже ждет, выпрямившись и напрягшись. Кусая губы, чтобы сдержать стоны, подступающие к горлу, Эммануэль выгибает спину. Она задыхается от ожидания спазмы. Скорее, скорее! Но мужчина, кажется, никак не хочет торопиться.

Эммануэль вертит головой во все стороны, стонет, с ее губ срываются чуть ли не слова мольбы.

Но вот рука, по-прежнему прижатая к тому месту, где она зажгла столь жаркое пламя, замерла. И снова движение: мужчина склоняется к Эммануэль, берет ее руку в свою и тянет ее к себе, к предусмотрительно расстегнутому клапану брюк и дальше, пока женская рука не натыкается на твердое древко копья и сейчас же обхватывает его цепкими пальцами. То убыстряя, то замедляя темп, мужчина начинает руководить движениями этой руки, пока не убеждается, что может вполне доверить свой подруге действовать по ее собственному усмотрению; теперь он видит, что детская уступчивость и покорность Эммануэль скрывали достаточный опыт и умение.

Эммануэль подалась вперед - так удобнее ее руками справиться с порученной им работой, а сосед расположился так, чтобы как можно щедрее оросить тело партнерши тем, что вот-вот брызнет из него. Но пока вес еще сдерживался и руки Эммануэль двигались вверх и вниз, все более смелее, и теперь уже переходили к более утонченным приемам: поглаживали взбугрившиеся вены, пощипывали навершие копья, старались даже, несмотря на тесноту брюк, добраться и до тестикул. Сжимая кулочки, Эммануэль чувствовала кожей, как набухает эта твердая и нежная плоть, готовая вот-вот взорваться горячей струей. И вот они потекли, эти длинные, белые, пряные струи из руки Эммануэль, на ее голый живот, на лицо, на волосы. Казалось, поток их никогда не иссякнет. Она чувствовала, как он течет в ее горло, и пила, чуть ли не захлебываясь. Дикий хмель, бесстыдство наслаждения овладели ею. Она опустила безвольные руки, но мужские пальцы вновь прижались к бутону ее плоти, и она застонала от счастья.

Ей захотелось пошевелить ногами. Переменно подняла она их вверх, сгибая и разгибая в коленях, играя мускулами икр, потирая друг о друга лодыжки. Чтобы чувствовать себя свободней, подобрала юбку. "Разве только мои колени, - рассуждала она, - стоят того, чтобы на них смотрели? Нет все мои ноги - загляденье Да разве только одни они? А разве моя попка может не нравиться? А эти ягодки на кончиках моих грудей? Мне и самой хотелось бы их попробовать".

Когда мужчина, приподнявшись на локте, потянулся к ней, она открыла глаза и встретила его поцелуй спокойно, радостно. Она подняла руки, готовясь стянуть с себя полувер. Она предвкушала, как красиво возникнут в полумраке ее груди. И она совсем не помогала раздевать себя: разве можно было испортить ему удовольствие? Только чуть-чуть приподняла бедра, когда он стягивал с нее трусики.

И только теперь, раздев ее полностью, он привлек Эммануэль к себе, и начались ласки. А ей так хотелось поскорее заняться любовью, что у нее даже закололо сердце, и комок, подкативший к горлу, начал душить ее. Она испугалась так, что чуть было не вскрикнула, не позвала на помощь, но мужчина прилип к ней, а рука его прошла по борозде, разделяющей ее ягодицы, и палец его, расширяя узкую, трепещущею расщелину, вонзился вглубь. А губы его впились в ее губы и пили, пили, пили из этого источника... Эммануэль постанывала, не разбирая толком, откуда эта боль: палец ли, раздирающий ее, или рот, душащий каждое движение, каждый вздох, рот, буквально пожирающий ее. И неотступно было с ней воспоминания о том длинном изогнутом орудии, которое она держала в руках, великолепном, могучем, раскаленном, пышущим нетерпением и еле сдерживаемой мощью. И она застонала так жалобно, что ее, наконец, пожалели: она почувствовала на своем животе то мощное и упругое прикосновение, которое она так исступленно ждала. Сильные руки подняли ее, и вот она лежит на правом боку, лицом к проходу. Меньше метра отделяет ее от близнецов - англичан еще школьников. Она совсем забыла об их существовании. И вдруг осознала, что они не спят и смотрят на нее. Мальчишка был ближе, но девочка почти навалилась на него, чтобы лучше все увидеть. Затаив дыхание, они рассматривали Эммануэль, и глаза их блестели возбуждением и любопытством. Мысль, что весь этот пир сладострастия происходит на глазах у маленьких близнецов, чуть было не отправил Эммануэль в обморок, но тут же она успокоилась - ничего страшного, если они увидят.

Она лежала на правом боку, согнув ноги в коленях и чуть приподняв крестец. Ее соблазнитель вошел в нее сразу, одним ударом погрузившись во влажную глубину Эммануэль до самого дна.

Горячая, взмокшая, билась Эммануэль под напором фаллоса. И он, чтобы насытить ее, все увеличивал, казалось, и свой размер, и силу ударов. В тумане блаженства Эммануэль успела радостно удивиться, как удобно устроился внутри нее этот таран. Значит, подумала она, в ней ничего не атрофировалось за долгие месяцы бездействия, ведь почти пол года ни одни мужчина не обжигал ее своим жалом.

Она сдерживала себя и отдаляла наступление оргазма. Это получалось у нее легко: почти с детства научилась она продлевать наслаждение ожидания, гораздо выше, чем сладкие судороги, ценила она нарастающее сладострастие, высшее напряжение бытия, которым умело управляли ее легкие пальцы, порхавшие с легкостью смычка по упругому, как струна, бугру входа в трепещущую расщелину, отвечая оргазмом на безмолвные вопли плоти, пока, наконец, она не разрешала себе финал, чтобы биться в страшных, подобных конвульсиям смерти, конвульсиям сладострастия. Но после такой смерти Эммануэль воскресала, готовая вновь и вновь испытать ее.

Она взглянула на детей. Их лица утратили всю свою высокомерную напыщенность.

Дыхание участилось, обнимавшие ее руки напряглись, по разбуханию и пульсации пронзавшего ее инструмента она поняла, что вулкан близок к извержению. И всякой ее сдержанности пришел конец. Струя ударила ее, словно хлыстом, и погнала в пароксизмы наслаждения. Все время пока он изливался, мужчина держался в самой глубине, чуть ли не у горлышка сосуда жизни, и даже среди самых сильных судорог у Эммануэль хватало воображения увидеть, как жадно, подобно раскрытому рту, выпивает сейчас ее сосуд эти белые густые струи.

Но вот все кончилось и Эммануэль застыла неподвижно. Белое покрывало сползло на пол с Эммануэль, но она лежала нагишом, свернувшись, как ребенок, калачиком.

Пробуждение было медленным, сознание постепенно возвращалось к ней. Она повернулась на спину, рука опустилась на пол, нашаривая упавшее покрывало. И вдруг Эммануэль замерла: в проходе стоял мужчина и разглядывал ее. Она увидела белые брюки и огромную выпуклость под ними как раз на уровне своего лица.

Незнакомец наклонился, поднял с пола юбку и полувер. К ним впридачу чулки, пояс, туфли. Затем он выпрямился и сказал:

- Пошли.

Путешественница села на ложе, коснулась ступенями шерсти ковра и приняла протянутую ей руку. Одним резким движением поднятая с места, она двинулась вперед, нагая, словно высота и ночь переменили все обычаи мира.

Они вошли в ту самую туалетную комнату, где совсем недавно Эммануэль так волновали прелести стюардессы.

Она сцепила пальцы на его затылке и широко распахнула ноги - так легче было проникать в нее. Слезы полились по ее щекам - столь мощно раздирала ее лоно сказочная змея, несмотря на всю осторожность своего хозяина. Эммануэль корчилась, царапалась, хрипела, бормотала что-то невнятное. И когда он, наконец, вышел из нее, она все еще не могла от него оторваться. Она не заметила, как ее бережно поставили на пол, и только тихий голос привел ее в чувство:

- Тебе было хорошо? - услышала она вопрос.

- Я вас люблю, - пробормотала она. - Хотите меня еще раз?

Размерено, не спеша, словно совершая какой-то торжественный церемониал, она направляла на себя струю душа, намыливалась, смывала мыло, вытиралась араматизированным полотенцем, опрыскивала из пульверизатора затылок, шею, подмышки, волосы лобка, расчесывала шевелюру.

Дамы и девицы, допущенные в этот изысканный мужской клуб, демонстрируют здесь свои ноги и грудь: по субботам и воскресеньям сквозь легкую прозрачную ткань одежды на трибунах ипподрома и совершенно обнаженными в другие дни недели - у бассейна. Совсем рядом с Эммануэль, так, что она иногда чувствует прикосновение коротко остриженных волос к своим бедрам, лежит, положив голову на скрещенные руки, молодая женщина. Ее тело мускулисто, как у юной кобылицы. Она говорит, хохочет; смех ее отражается от поверхности воды. У нее красивый голос, и красота его еще более подчеркивается смелостью ее выражений.

Игра воды вокруг ее ног занимали ее больше, чем зрелище красивых обнаженных женских тел.

- А где она надеялась тебя увидеть? Хотя это не трудно угадать...

- Она сказала мне, что в последний раз видела меня на корме

"Флибустьера" в конце праздника. Безоружной, беззащитной, между двумя разбойниками-матросами, которые будто бы собирались разделить между собой мои манатки.

- И как? У них это получилось?

- Я не помню, - рассмеялась Ариана.

Оторвав, наконец, взгляд от воды, Эммануэль не могла не восхититься, с какой продуманной непринужденностью распускают купальщицы тесемки бикини, будто бы для того, чтобы не оставлять белых пятен на загорелых телах, а на самом деле, чтобы проходящие мимо знакомые и друзья еще раз полюбовались ими, получая в ответ на свои приветствия небрежные кивки.

Но вот одна из них, с дикой гривой волос, рассыпанных по плечам и достигающих бедер, лениво поднимается, встает на краю бассейна, зевая и потягиваясь. Ноги ее широко расставлены, и сквозь тонкую ткань бикини открывается перед Эммануэль зрелище потаенных прелестей: выпуклый холмик и широкое бесстыдное отверстие, и это бесстыдство так контрастирует с невинным выражением лица обладательницы львиной гривы.

На ногах... На прелестных мальчишеских ногах. Да, ноги были именно мальчишескими: с резко очерченными лодыжками, крепкими икрами и узкими бедрами. Их пропорциональность и легкая сила были на вид приятнее вызывающих смутные ощущения ног женщины. Их легче можно было представить бегущими по песку пляжа, отталкивающимися от трамплина, чем покорно расслабившимися навстречу нетерпеливому желанию. Таким же был и живот: спортивным, мускулистым, с четко обозначенными мышцами, и даже маленький треугольный клочок ткани внизу - вроде того, каким пользуются обнаженные танцовщицы - не казался здесь непристойным. Остроконечные груди были столь малы, что ленточке бикини и нечего было, собственно, скрывать. "Прекрасно, - подумала Эммануэль. - Но зачем она надевает что-то на грудь. С обнаженной грудью было бы куда лучше, и никому бы это не внушало нескромных мыслей". По правде говоря, она тут же усомнилась в правоте своего последнего суждения. Она спросила себя, что могут почувствовать эти маленькие груди, и ей вспомнилась она сама и та радость, которую она испытала, когда ее груди только-только начали обозначаться. А ведь тогда ее груби были поменьше, чем эти. Они - теперь она пригляделась повнимательнее - и не так уж не заслуживают внимания. Просто подействовал контраст с бюстом графини де Сайн.

А эти узкие бедра!

А вся стать школьницы!

А длинные густые косы, прикрывающие эту розовую грудь. Косы просто ошеломили Эммануэль.

Только потом Эммануэль узнала, что эту "школьницу" зовут Мари-Анж.

Проходя мимо свой комнаты, Эммануэль вспомнила о большой фотографии у изголовья постели. Она была изображена там абсолютно голой - вдруг гостья уведет этот портрет.

- Это твоя комната? - спросила Мари Анж. - Можно посмотреть?

И, не дождавшись ответа, откинула бамбук.