Она взмолилась:

- Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам надо немедленно выходить.

Он перестал ее раздевать, подхватила на руки и понес к обеденному столу посреди комнаты.

- Нет, нет! Платье изомнется... Ты мне делаешь больно! А если Кристофер спуститься?... Слуги могут войти...

Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье кверху. Согнула в коленях ноги взметнулась в воздух. Удар Жана был короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность Жана была по-новому неожиданно приятная Эммануэль. Она сжала руками свои груди, словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник бой. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.

- Сними его, - сказала Ариана.

Эммануэль кивнула головой. Ей и самой не терпелось оказаться обнаженной: соски ее отвердели, внизу живота стало горячо и мокро. Она сбросила бретельки с плеч, расстегнула под мышками застежки.

- Ах, - воскликнула Ариана. - Кто-то идет!

И очарование кончилось. Эммануэль вернулась на землю. Она застегнула платье, встряхнула головой. Ариана подхватила ее за руку и повела за собой. Слуга прошел мимо них с подносом, уставленным бутылками. Они остановили его, попросили наполнить бокалы с шампанским. Пили долго, молча, ничего не видя перед собой, совсем не замечая людей, кружившихся вокруг. Становилось жарко.

Она предвкушала, как будет расстегнуто платье, как она покажет свои ноги, почувствует, как к ее груди прижимается дотоле незнакомая грудь, ощутит первые прикосновения. Она будет задыхаться под тяжестью упавшего на нее тела, ею овладеют грубо, как это делаю насильники. А может быть, наоборот: ласково, медленно, пядь за пядью погружаясь в нее и вдруг останавливаясь, даже отодвигаясь, оставляя ее в ожидании, раскрытой навстречу, покорной, просящей, растерянной - о, сладчайшая отрешенность! А потом он снова возвращается, могучий, жаркий, так невероятно ласкающий все складки ее лона, выпивающий ее до последней капли и оставляющий ее орошенной, засеянной, нашедшей себя... Эммануэль кусает губы, она уже готова, пусть он начнет, ведь он должен любить это медленное овладевание плотью, ей известны итальянские вкусы, и она им не очень-то доверяет.

У Эммануэль помутилось в глазах, а Марио, между тем, положил руку на ее плечо, кончики его длинных пальцев коснулись начала ее грудей. Одной рукой он осторожно развернул Эммануэль, другой он взялся за подол платья и поднял его наискось, обнажив левую ногу женщины до половины ляжки, а правую почти до конца.

Он не отпускал ее, и она, оставаясь в той же позе, должна была открыть взору молодого англичанина свои поднятые вверх ноги. Затем Марио, пощекотав пальцами ее шею, расстегнул платье. Показались голые плечи, грудь. Марио вытянул губы, наслаждаясь этим зрелищем.

- Она прекрасна, не правда ли? - на этот раз Эммануэль поняла вопрос.

Англичанин кивнул головой. Марио обнажил грудь женщины еще больше.

- Нравятся тебе ее ноги? - спросил он.

Вопрос был снова задан по-французски, и гость только мигнул в ответ. Марио продолжал:

- Они очень красивые. И, самое главное, от пальцев до бедер они созданы только для наслаждения.

Ладонью он провел по коленям Эммануэль.

- Это же ясно, что их главная функция вовсе не ходьба.

Он наклонился совсем близко к Эммануэль.

- Мне хотелось бы, чтобы вы подарили ваши ноги Квентину. Идет?

Не совсем понимая, чего от нее хотят, она решила не отказывать ни в чем. Она оставалась неподвижной к радости Марио. Его рука снова подтянула край платья, на этот раз гораздо выше. Платье было узким, и Марио свободной рукой приподнял стан Эммануэль, чтобы обнажились не только ноги, но и низ живота. В этот вечер, впервые за всю свою жизнь в Банкоке, она, несмотря на жару, надела чулки. Взгляду открылся ромб, образованный поясом для чулок и прозрачными черными трусиками, под которыми благоразумно улеглись шелковистые кудряшки.

- Давай, - сказал Марио, - иди сюда!

Она видела, как приблизился к ней англичанин. Потом ощутила мужскую руку на своих лодыжках, одну, потом другую. Затем снова одна. А вторая пошла выше, по икрам, задержалась на коленях, потом снова двинулась вверх и, как бы обрисовала контур бедер, замерла, не решаясь проникнуть в последнее убежище стыдливости, вход в которое открылся потрясенному взору.

Тогда другая рука пришла к ней на помощь, и вот они замыкают в кольцо бедра Эммануэль, гладит их с внешней стороны, потом с внутренней, касаясь полушарий ягодиц. И, осмелев, становятся все настойчивее, раздвигают ноги Эммануэль, и она кусает губы, чтобы сдержать стон.

Марио любуется сценой, но Эммануэль не видит его, пока не открывает глаза. Встретившись со взглядом Марио, она старается прочесть в нем одобрение и указание. Но он улыбается загадочной улыбкой, значение которой ей не удается распознать. И тогда, словно принимая вызов, она стягивает с себя эластичные трусики. Руки англичанина сразу же кидаются к ней на помощь, они протаскивают трусики по всей длине ее ног и бросают на пол.

- Да, Готхул. Так вот, там, задолго до полного созревания, девочки посвящаются во все таинства плотской любви старшими юношами, а маленьких юношей обучают этому девушки. И ничего грубого, животного. Практика любви в результате многовекового опыта доведена до высочайшего уровня изысканности. Так что эта стажировка, а она длиться несколько лет, служит одновременно и для формирования артистического вкуса. В промежутках между объятиями пансионеров Готхула проводят свой досуг украшая стены дортуаров. И их рисунки, картины, скульптуры полны самого разнообразного эротического вдохновения. Квентин рассказал мне, что они так преуспели в своем искусстве, что пройти в этой галерей невозможно. И видя одиннадцатилетних девочек имитирующих самые смелые изображения этого музея любви, показывающих без всякого стеснения, без стыда, при широко распахнутых дверях, под гордливыми взглядами своих родителей такие живые картины, какие в Европе можно видеть только в исправительных домах или на страницах особого рода книжек, понимаешь, что эти Мурья не отстали от человечества на тысячу лет, но на многие века обогнали его.

Марио замолчал. Квентин возобновил свой рассказ, и вскоре

Эммануэль услышала новый перевод.

- Самое замечательное, что эти "практические занятия", которыми занимаются все дети племени, имеют характер системных, строгих и хорошо разработанных правил. Это не распущенность нравов и не врожденное отсутствие морали. Это не разврат, но этика. Дисциплина в Готхуле довольно сурова: младшие глубоко почитают старших. Закон строго-настрого запрещает всякую порочную связь между девушкой и юношей. Никто не имеет право сказать, что та или иная девушка "его". Закон строго наказывает того, кто проведет с одной из них более трех ночей кряду. Все для того, чтобы не возникло чувство собственности и чувство ревности. "Все принадлежит всем". Если юноша проявит инстинкт собственности, заявит исключительные права на какую либо девочку, если на лице его появится выражение огорчения, когда он увидит ее во время занятия с другим, он подвергнется наказанию. Община помогает ему вернуться на правый путь. Он должен активно помогать другим юношам в овладении той, на кого он заявил было права. Ему прийдется не только собственноручно ввести член своего соперника-компаньона туда, куда следует, но еще и радоваться этой службе. Таким образом, самым тяжелым преступлением у Мурья является не кража, не убийство (которого они, правда, не знают), а ревность. И благодаря этому, когда молодые люди вступают в брак, они не только обладают сексуальным опытом, причем уникальным опытом, но они совсем другие люди: все тени, все муки, все отчаяния нашей цивилизации им чужды. Они счастливы.

Для женщины нет ничего эротического в том, что ее супруг оплодотворяет ее постели перед сном. Но если в полдник она позовет своего сына, чтобы он приготовил для сестрички маленькую тартинку спермы, - это будет эротичным, потому что такое меню еще не вошло в употребление. Когда мещане привыкнут к этому, надо будет придумать что-то другое.

- Вы порвете чулки, - сказал Марио. - Может быть вы и их снимите? Она была тронута такой заботливостью. Присев на пень, она подняла юбку. Ночной ветерок коснулся ее ляжек. Она вспомнила, что ее трусики покоятся в кармане Марио.

- Я не могу насытиться красотой ваших ног. И ваших бедер.

Она вся напряглась в надежде и ожидании.

- Почему вам не снять и юбку, - предложил он. - Вам будет легче идти, а мне приятнее смотреть на вас.

Эммануэль поднялась без колебаний и развязала пояс.

- А что же мне с нею делать? - спросила она держа юбку в руках.

- Повесьте на дерево. Мы все равно будем возвращаться и по дороге заберем ее.

Плоды странного дерева были величиной то с банан, то с базуку, но точность деталей их сохранялась независимо от размеров. Все они были сделаны из дерева и раскрашены. Маленькое красивое пятно обозначало отверстие канала, глубокие складки шли от края плоти. Напряженный изгиб был воспроизведен с потрясающей жизненностью. И они висели не только на одном дереве, на десятках, если не на сотнях деревьев. И рядом с ними горели в подсвечниках свечи.

Эммануэль с тревогой заметила, что некоторые огоньки движутся. Ночь посветлела, и не стоило большого труда разглядеть, что эти огоньки - свечи в руках людей. Их было пять, шесть, больше десятка. Как и первый, кого встретила здесь Эммануэль, они сидели на корточках в молчании. И вдруг один из них встал, начал приближаться. Пройдя несколько шагов, он снова привел, взгляд его был спокоен. Но тот час же возле него оказалось двое, потом четверо людей со свечами. Один из вновьприбывших был совсем юным, трое других постарше, четвертый почти старик. Никто не произнес ни слова, и все они по-прежнему держали в своих руках горящие свечи.

- Вот отличный зритель, - обрадовался Марио. - Что мы сыграем для партнера?

Он потянулся и сорвал с ветки один из фаллосов сравнительно скромных размеров.

- Не знаю, совершу ли я кощунство, - сказал он с довольным видом.

- Но я его совершаю смело. Во всяком случае, они не выглядят оскорбленными.

Он протянул Эммануэль кусок расскаршеного дерева.

- Не правда ли, он приятен ан ощупь?

Она прикоснулась к дереву кончиком пальца.

- Покажите-ка им на этом макете, как ваши руки воздают честь подлиннику.

Эммануэль облегченно вздохнула - сначала она подумала, что Марио прикажет ей использовать олисбос, как пользуются вибраторами одинокие женщины, и мысль о его шероховатости и нестерильности смутила ее. Ее пальцы стали нежно гладить предмет поклонения, словно и вправду могли заставить его проснуться. Наконец, она приняла эту пародию всерьез и даже пожалела, что нельзя пустить в ход губы слишком уж запылен, неопрятен был этот инструмент.

Взгляд мужчин заметно оживился, это она могла заметить. Лица напряглись. Тут Марио сделал какое-то движение, и она впервые увидела, что представляет марио как мужчина. Это было гораздо ярче и толще деревянного подобия.

- Теперь реальность должна заменить иллюзию, - сказал Марио. - Пусть ваши руки окажутся столь же нежными с живым организмом, как с неодушевленным материалом.

Эммануэль, не решаясь бросить священный предмет на землю, осторожно уложила его не сук ближайшего дерева и приблизилась к Марио. Он повернулся лицом к сидящем на корточках мужчинам, чтобы они могли лучше его разглядеть.

Время остановилось. не слышалось ни звука. Эммануэль вспомнила о гуманизме принципов, которые разъяснял ей Марио в этот вечер, и голова ее закружилась. Она не могла различить, бьется ли ее собственное сердце или это пульсирует горячая кровь Марио. Она повторяла про себя завет "Не торопитесь с окончанием" и делала все, чтобы "наслаждение длилось".

Наконец, она прошептала: "Пора!".

И сказав это, повернулась к дереву, увешанному приапическими плодами. Длинная густая струя оросила листву священного дерева и покачивающиеся на его ветвях жертвы верующих.

- Теперь надо что-то сделать и для наших зрителей, - сейчас же объявил Марио. - Кто из них вам больше всего по вкусу?

"Боже мой", - простонала Эммануэль сквозь прижатые к лицу руки. Нет, нет, она не может прикоснуться к этим людям, она не может представить себе, что они прикоснуться к ней! Мари отвел ее руки, заглянул в ее умоляющие глаза.

- Мальчик прелестен, по-моему, - изыскано важным тоном произнес он. - Я и сам испытываю к нему слабость. Но этой ночью я его уступлю вам.

И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он сделал знак юноше и сказал ему несколько слов. Тот встал, медленно и с достоинством приблизился к ним. В нем не чувствовалось никакой робости, скорее некая гордливость.

Марио сказал еще что-то, и мальчик снял с себя шорты. Нагим он был еще красивее: Эммануэль должна была признать это, несмотря на все свое смущение. Она немного утешилась. Мальчик выглядел совершенным мужчиной.

- Утолите жажду из этого источника, - распорядился Марио самым обыденным тоном.

Эммануэль и не помышляла о непослушании. Она только смутно пожалела, что перед ней не тот могучий мужчина, которого она видела совсем недавно на берегу канала.

Она опустилась коленями на мягкую влажную траву, приняла дар в руки. Пальцы ее немного оттянули кожицу, и она сразу почувствовала, как увеличился вес и объем - зверь начал расти. Эммануэль прикоснулась к нему губами, словно желая попробовать на вкус. На некоторое время она замерла в таком положении. Затем она решила сделать судорожное, глотательное движение, подалась вперед так, что губа коснулись голого живота, а нос уперся в него. И вот добросовестно, ни пытаясь ни обманывать, ни сократить работу, она начала свои упражнения. И все-таки это было мучительно, в первые минуты она боялась, что не справиться с подступающей к горлу тошнотой. И это было вовсе не потому, что ей казалось унизительным заниматься любовью с незнакомым юнцом. Та же игра, если бы Марио толкнул ее в объятия кокетливого, благоухающего одеколоном блондинчика, та же игра, происходящая где-нибудь в буржуазном салоне ее парижской подруги, понравилась бы ей чрезвычайно. Да ведь она однажды чуть было не изменила ("изменила", может быть, сильно сказано, дело было с ребенком, это совсем смешно), чуть было не изменила своему мужу перед отлетом из Парижа, уступив ухаживанием совершенно ошалевшего младшего брата своей любовницы. Но этот не возбуждал ее ничуть, скорее он внушал страх. Сначала она подумала было, что он не отмыт как следует, но тут же вспомнила о частых омовениях у сиамцев. И все-таки удовольствие она пока не получила. Она делала это из любезности к Марио.

"Тем не менее, - сказала она себе чуть ли не с яростью, - я хорошо сделала работу". Почти профессиональная гордость пробуждала ее так обойтись с мальчиком, чтобы он не мог забыть этой ночь. Зря, что ли, ее муж считает, что ни одна женщина в мире не может сравниться с нею в умении работать языком и губами!

Мало-помалу она стала заводиться и сама. Она уже не понимала, кому принадлежит этот плод. Она начала пожирать его с такой силой и жаром, что он почти разрывал ей горло. Она чувствовала, как растет напряжение внизу живота., как там набухают и твердеют все части ее гениталий. Наконец, она закрыла глаза и позволила своим ощущениям безраздельно овладеть ею. В момент, когда ее ласки достигали цели, горячая струя доставляла ей наслаждение не меньше, чем это бывало с Жаном. Плевать, что на нее смотрят несколько пар глаз, - она доставляет радость прежде всего себе! Еще до того, как опустошенный сосуд покинул ее рот, она коснулась кончиком пальца своего венчика между ног и, обессиленная оргазмом, почти упала в объятия Марио.

Он первый раз наградил ее поцелуем в губы.

- Разве я не обещал вам, что вы будете отдавать себя по частям, - спросил он, когда, освободившись, она присела возле кирпичной стены. - Вы довольны?

Она была довольна. Но смущение все же не покинуло ее до конца, и потому она промолчала. Он мечтательно произнес:

- Это очень важно для женщин - пить как можно больше этот напиток из разных источников.

- Вы не передумаете? - не успокаивался Марио.

Она отрицательно мотнула головой: Господи, если бы он приказал ей отдаться сейчас десяти мужчинам, она не стала бы ему перечить. Но он попросил ее отдаться только одному. Она скинула с себя юбку и вытянулась на диване, прижавшись спиной к ласкающей мягкости подушек. Широко раздвинув ноги, она обняла бедра человека, осторожно погружавшегося в нее. Когда проникновение стало полным, Марио, до того держащий голову Эммануэль, осыпая ее поцелуями, встал и занял позицию позади молодого человека. Он тоже обнял ее за бедра, и руки марио соединились с руками Эммануэль не пояснице сам-ло.

Она слышала, как он застонал от наслаждения. Потом стоны превратились чуть ли не в крики, и сквозь них она услышала голос Марио:

- Теперь я вошел в вас. Я пронизываю вас копьем в два раза более острым, чем у обычного мужчины. Вы чувствуете это?

- Да, это чудесно, - простонала Эммануэль. Могучий поршень сам-ло на три четверти вышел из Эммануэль, потом снова вернулся и начал, все увеличивая темп, свое движение. Она не знала, доставляет ли ему Марио радость или боль, ей было не до этого; она рычала, извиваясь на подушках. Двое мужчин соединили с ее криками свои. Эти крики разорвали предутреннее молчание, и собаки в окрестных домах начали отчаянный концерт. Но эти трое ничего не слышали - они были в другом мире. Руки сиамца сжимали грудь Эммануэль, и она посылала свое тело ему навстречу, помогая ему как можно дальше проникнуть в нее, желая, чтобы он разорвал, разодрал ее.

Марио чувствовал, что силы сам-ло неисчерпаемы, но сам он почти уже опустошил себя. он вонзил свои ногти в спину юноши, как бы давая ему сигнал. Извержение двух вулканов шло одновременно, сам-ло изливался в лоно Эммануэль, получая с другой стороны такие же дары. Эммануэль же кричала так, как ей никогда не приходилось кричать раньше. Горький, пряный вкус она ощущала чуть ли не в горле. Ее голос рикошетировал от черной воды канала, и нельзя было понять, к кому обращены ее слова: